Получил ли отставной премьер-министр Людовика XVIII выходное пособие? Да, и немалое. Он остался пэром Франции и был назначен камергером короля. Эта должность приносила 100 тысяч франков в год, обя зывая к участию в официальных церемониях. Они напоминали Талейрану о былом величии и иногда даже выводили его из состояния привычной невозмутимости. Такое случалось нечасто, но случалось.
18 ноября 1816 г. на обеде у английского посла в Париже князь Беневентский публично оскорбил министра полиции Эли Деказа, других государственных деятелей. Председатель палаты депутатов Паскье попытался покинуть британское посольство, не желая иметь неприятностей. Но куда там!
С неожиданной для него прытью Талейран преградил дорогу защитнику министерской солидарности, покидавшему поле боя. Скандал получил широкую огласку. Однако Ришелье, опасавшийся, что экс министр поддержит либеральную оппозицию, уговорил Людовика XVIII отказаться от строгих мер. Талейрану лишь запретили появляться в Тюильри. Но опала продолжалась недолго. Запрет был снят через три месяца.
Однако активного участия в политической жизни бывший глава французской дипломатии уже не принимал. Несколько выступлений в палате пэров, одно из которых, явно преследуя рекламные цели, было посвящено свободе печати как необходимому условию существования представительного правительства — вот и весь его вклад в государственные дела. Зато свои личные интересы дельца от политики он энергично отстаивал, став героем нескольких скандальных историй, тайных и явных.
Начнем с истории тайной — продажи официальных дипломатических документов. Истоки ее относятся к весне 1814 года, когда Талейран, глава временного правительства, получил переписку Наполеона с министрами внешних сношений: 832 документа, из них 73 оригинала, подписанных императором. Сложную операцию взлома архивов, отбора и изъятия ценнейших материалов удалось провести в кратчайшие сроки. Времени у сотрудников князя Беневентского было в обрез. События развивались со стремительной быстротой. Да и личные интересы Талейрана не допускали промедления. Ему стало известно, что некий русский представитель пытался получить в особняке Галифе переписку Бонапарта (после его возвращения из Египта) с главой дипломатического ведомства.
Документы заполнили 12 объемистых пакетов. От них следовало избавиться как можно скорее: надежно спрятать или продать. Именно эта последняя возможность отвечала привычкам, традициям и корыстной натуре Шарля Мориса. Кому же предложить ценный товар? Его отношения с царем после Венского конгресса стали более чем прохладными. Александр I не мог простить удар в спину, нанесенный России в Вене. Сделку следовало предложить прежде всего Австрии, а уж затем Англии или Пруссии. Начинать, несомненно, следовало с австрийского варианта. Так и было сделано.
12 января 1817 г. Талейран писал Меттерниху: «Будучи прежде всего французом, я затем ближе всего к тому, чтобы стать австрийцем». Столь откровенное признание (хотя и не новое!) служило прелюдией к предложению купить французскую дипломатическую корреспонденцию, за которую «Англия заплатила бы дорого», но ее место в Вене, тем более что товар — «драгоценный и нередко способный скомпрометировать». Продавец выдвинул и свои условия: 500 тысяч франков и, в случае необходимости, убежище в Австрии для него и его семьи.
Меттерних согласился с требованиями Талейрана. И документы попали в руки австрийцев. Многие из них (по вопросам женитьбы Наполеона на Марии-Луизе, австрийской позиции в период Отечественной войны русского народа против французских захватчиков) компрометировали правящие круги Австрии в глазах монархической Европы: Однако в Вене ограничились тем, что сняли копии с французских оригиналов и затем вернули их в Париж. Получил ли предприимчивый князь свои деньги? Шатобриан считал, что на этот раз австрийцы обманули Талейрана. Материалами, которые бы подтвердили или опровергли такую точку зрения, мы не располагаем. Правда, на острове Святой Елены Наполеон говорил, что Талейран «делал деньги из всего». Но ведь не бывает правил без исключений!
В любом случае Талейран использовал служебное положение в корыстных целях, организовал кражу секретных документов из дипломатического архива, продал их иностранному государству. Действия, наказуемые законом! И никакого — ни политического, ни правового, ни морального — значения не имеет тот факт, что похищена была переписка императора, отрекшегося от престола. Слова и дела Наполеона, связанные с ним документы уже стали достоянием национальной истории. Вместе с тем они еще не потеряли и своей актуальности. Не случайно изощренный в интригах Меттерних так торопился собственными глазами увидеть письма. Моральные ценности австрийского правителя не интересовали. Не волновали они и Талейрана. Ведь речь шла о малости: в его послужном списке прибавилось лишь одно должностное преступление.
Операция «Документы» более ста лет хранилась в тайне. Даже австрийское посольство в Париже не было о ней информировано. Только в 1933 году журнал «Ревю де Пари» опубликовал переписку Талейрана и Меттерниха, извлеченную из хранилищ Венского архива. На этот раз французскому дипломату повезло: при жизни он избежал огласки еще одной из своих грязных историй.
Но, увы, такие удачи были не частыми. И очередной публичный скандал разразился в 1823 году, когда Савари опубликовал брошюру «Отрывки из мемуаров герцога Ровиго по вопросу о катастрофе герцога Энгиенского». В своих воспоминаниях, ссылаясь на рассказ Камбасареса, Савари утверждал, что на заседании совета, созванном Наполеоном, министр внешних сношений предложил «похитить силой герцога Энгиенского и с ним покончить». Савари привел ряд подробностей. В тот день, когда молодого Конде привезли в Париж, Талейран вопреки установившемуся порядку посетил первого консула не вечером, а в полдень, побывал у губернатора Парижа Мюрата до того, как Савари доставил ему в запечатанном конверте приказ о немедленном привлечении Конде к воен ному суду.
Шарль Морис был смертельно напутан. Он забыл о своей любимой формуле: «Я старый зонтик, на который вот уже в течение сорока лет льет дождь. Что же значит одна лишняя капля?». На этот раз речь шла о грозе с молнией. Вот почему князь столь быстро выехал из Балансе в Париж.
Основные участники кровавых событий марта 1804 года сняли с себя ответственность за гибель Энгиенского. Задолго до Савари французский посол в Петербурге Коленкур доказывал свою невиновность царю. Впоследствии на смертном одре он заявил свидетелям: «Не лгут перед лицом смерти. Клянусь честью, что я не имею совершенно никакого отношения к аресту и смерти герцога Энгиенского».
Председатель военного трибунала, заседавшего в Венском замке, Юлен опубликовал свою объяснительную записку, в которой утверждал, что судьи не давали согласия на казнь осужденного, и это имел право сделать только губернатор Парижа. Государственный советник Реаль — то ли по своей небрежности, то ли предумышленно — направился в Венсен, когда непоправимое уже свершилось. В итоге перед лицом Бурбонов и истории остались два главных обвиняемых: первый консул и его министр внешних сношений.
Словно на крыльях, прилетел Талейран в столицу и немедленно направил королю письмо, в котором просил предать Савари Верховному суду. Расчет был точным. Судебный процесс неизбежно оживил бы оппозиционные Бурбонам силы и вызвал неблагоприятные отклики за границей. Кому пришлось бы нападать и оправдываться? Человеку, который активно содействовал приходу к власти Людовика XVIII, возглавлял его правительство и ведомство иностранных дел, представлял Францию на Венском конгрессе. Это был бы сильный удар по престижу короля и его режима. Поэтому в официальном Париже решили не тревожить палату пэров и отыграться на испытанном сподвижнике Наполеона Савари (любопытно, что именно этот верный слуга императора, всегда без размышлений выполнявший любые его приказы, осмелился пойти наперекор его воле и не арестовал Талейрана в 1814 г. Газеты опубликовали сообщения о том, что «король запретил герцогу Ровиго доступ в Тюильри».
А вот еще одна любопытная история. Собственно говоря, началась она еще в 1814 году, когда граф Мари Арман де Гери-Мобрей обвинил Талейрана в том, что он через подставных лиц пытался организовать убийство Наполеона и ограбление королевы Вестфалии, отправившейся в путь с золотом и бриллиантами — на сумму более чем 5 миллионов франков. От первого поручения Мобрей якобы отказался, а зато второе— прибыльное — с успехом выполнил. Этот «убежденный монархист» неожиданно вновь выплыл из небытия, отсидев пять лет в тюрьме.
20 января 1827 г. в церкви Сен-Дени в Париже оплакивали очередную годовщину смерти Людовика XVI. После окончания церемонии великий камергер Талейран между двумя рядами охраны проводил герцога и герцогиню Ангулемских, наследника престола и его супругу к карете. Застыв у ее дверцы в своей обычной величественной позе, он ожидал, пока лошади тронутся с места. В это время молодой человек, растолкав солдат, бросился на Талейрана, сильно ударил его, сбил с ног и попытался топтать ногами. Нападавший действовал стремительно. Это был Мобрей.
На суде Мобрей продолжал утверждать, что за убийство Наполеона и членов его семьи Талейран обещал ему 200 тысяч франков ренты, титул герцога и высокий пост в армии. Несколько раз Мобрей обжаловал судебные решения. В итоге его приговорили к двум годам тюремного заключения и 200 франкам штрафа После выхода на свободу неутомимый граф вновь возбудил уголовное дело против князя Беновентского, но и на этот раз проиграл процесс.
Скандалы, скандалы... Возможно, внимательный читатель скажет: обычное явление в биографии епископа-министра-дипломата. Да, скандальных историй у него было много. Но пришли новые, более тяжелые, необратимые беды. Из жизни ушли женщины, которые сыграли большую роль в личной и политической жизни Шарля Мориса: мадам Ремюза, мадам Сталь. 20 августа 1821 г. скончалась герцогиня Курляндская. «Я не верю, чтобы когда-либо на земле была женщина, более достойная обожания», — писал о ней Талейран. Тяжело пере живал Талейран смерть друзей — Шуазеля и Дальберга.
Личных тревог и несчастий было много. А государственные обязанности оставались по-прежнему лишь чисто внешними. Великий камергер присутствовал на официальных церемониях. В сентябре 1824 года он провожал в последний путь Людовика XVIII, а в мае 1825 года принимал в Реймском соборе участие в коронации Карла X (графа д'Артуа). Но и новое царствование не изменило положения князя Беневентского. Он по-прежнему оставался не у дел.
«По своим способностям Карл X являлся самым ничтожным из королей и он совершил наибольшее число возможных ошибок», — писал Талейран. Не желая идти на уступки буржуазным либералам, Карл X в августе 1829 года создал правительство во главе со своим любимцем — ультра из ультра — графом Полиньяком, в прошлом принимавшим активное учас тие в эмигрантском движении.
Полиньяк решил «навести порядок», осуществив реакционный государственный переворот. 25 июля 1830 г. Карл X подписал ордонансы, согласно которым палата депутатов распускалась, число депутатов сокращалось вдвое, право голоса получили только крупные землевладельцы, то есть лица дворянского происхождения, вводилась система предварительных разрешений на издание газет и журналов.
Чувства возмущения и гнева овладели парижанами. Начались столкновения с полицией. Они переросли в революцию, движущей силой которой являлись рабочие и мелкие ремесленники. К ним присоединились студенты, другие представители демократической интеллигенции.
29 июля восставшие с боем овладели Тюильрийским дворцом. Король отрекся от престола и бежал в Англию. Однако успехами народного движения поспешили воспользоваться лидеры буржуазной оппозиции.
Пробил последний «звездный час» Талейрана! Он активно действовал в пользу династии Орлеанов, тесно связанной с верхушкой крупной буржуазии. Герцог Орлеанский Луи-Филипп колебался. Но, следуя советам своей сестры Аделаиды, получившей рекомендации Шарля Мориса, он из Нейн направился в Пале-Руаяль. 31 июля муниципальная комиссия, являвшаяся фактически временным правительством, назначила Луи-филиппа правителем (генерал-лейтенантом) королевства. Предварительно он посоветовался с Талейраном, направив к нему в отель на улице Сен-Флорентен генерала Себастиани с письмом. Ответ старого дипломата был ясным и определенным: «Надо соглашаться!»
С балкона городской ратуши Лафайет представил герцога Орлеанского толпе. Через несколько дней, 7 августа, обе палаты — депутатов и пэров — пересмотрели конституционную хартию и назначили герцога Орлеанского королем французов — Луи-филиппом I.
«Чемпион легитимизма в 1814 году Талейран в 1830 году стал орудием узурпации власти». Такая оценка Лакура-Гайе констатирует очередную смену кожи у князя-дипломата. Аналогичных политических метаморфоз на протяжении его долгой жизни имелось немало. И в данном случае риск казался вполне оправданным. К власти пришел человек, семью которого и его самого Шарль Морис давно и хорошо знал.
Отец нового короля — Филипп Эгалите, депутат Конвента, голосовал за казнь Людовика XVI. В 1793 году он сам был гильотинирован вместе с жирондистами. Его сын Луи-Филипп в составе революционной армии принимал участие в битве при Жаммапе. Затем находился в изгнаний в Швейцарии, США и Неаполе.
«Король-гражданин» в начальный период своего царствования стремился льстить национальному самолюбию и с этой целью, например, превратил наполеоновский культ в официальную доктрину. Это было одно из свидетельств окончательного перехода власти от дворянства к верхушке торгово-промышленной и финансовой буржуазии, к финансовой аристократии. В стране утвердился буржуазно-монархический режим.
Однако корона Луи-Филиппа нуждалась в международном признании. На пути решения этой задачи перед французской дипломатией возникли серьезные трудности — политические и моральные. Всего полтора десятилетия прошло со времени отречения Наполеона. А до этого Франция в течение более чем четверти века потрясала европейские троны. И вот опять новая революция и родившееся в ее результате новое царствование. Руководители Священного союза расценили события в Париже как очередную узурпацию власти. Особенно агрессивно был настроен Николай I. В августе 1830 года он даже заявил о разрыве дипломатических отношений с Францией, но оказался в изоляции и свое решение пересмотрел. Однако царь вступил в переговоры с Австрией и Пруссией об организации вооруженной интервенции с целью восстановления Карла X на престоле. Но ни Меттерних, ни прусский король Фридрих-Вильгельм III и слышать не хотели об опасной авантюре. Они установили отношения с Луи-Филиппом. Англия признала его режим. «Так Николай совершил первую из своих капитальных дипломатических ошибок», — отмечается в «Истории дипломатии».
Талейран и король пришли к выводу, что «новое правительство должно искать опору для своей внешней политики в Лондоне». Англо-французскому сотрудничеству в Париже придавали решающее значение. Поэтому и посла подбирали с европейской известностью. Король предложил этот пост Талейрану. И он, несмотря на свои 76 лет, согласился и уже 24 сентября 1830 года был в Дувре. Его ждал почетный караул. Крепость салютовала послу Луи-Филиппа пушечными выстрелами.
Талейран начинал свою карьеру дипломата в британской столице и закончил ее в этом же городе. Он говорил поэту Альфонсу Ламартину, находившемуся в Лондоне: «Видите, как я счастлив в моей старости. В 1792 году я пытался здесь примирить Мирабо и Питта и создать между либеральной Англией и революционной Францией союз, который явился бы основой баланса в мире. И вот, фортуна приберегла для меня в качестве последнего дела приезд в Лондон с той же миссией и защиту в этом городе тех же принципов, которые я здесь защищал тогда».
Две поездки Талейрана в Лондон разделяют 38 лет — время средней человеческой жизни той эпохи. Но общность идей несомненна. В период революции бывший епископ Отенский выступал против системы внешнеполитических союзов. На этой позиции он стоял и при короле Луи-Филиппе. Талейран писал: «Франция не должна думать о заключении так называемых союзов; она должна иметь хорошие отношения со всеми, и лучшие — только с несколькими державами, то есть поддерживать с ними отношения дружбы, которые находят свое выражение, когда возникают политические события». Французам следует прежде всего сближаться с правительствами стран, обладающих «наиболее передовой цивили зацией». А в Европе Франция и Англия являются «самыми сильными и самыми цивилизованными». У них, подчеркивал Талейран, «общие принципы». Причины же для соперничества уменьшились в результате потери французами их колоний. В итоге он пришел к выводу, что франции следует стремиться к общим с британским правительством действиям, привлекая к их сотрудничеству, если это удастся, Пруссию. «Англия —единственная держава, с которой мы смогли бы действовать совместно», — писал Талейран.
Итак, ни единого слова — плохого или хорошего — об Австрии! А ведь в свое время Наполеон называл своего министра внешних сношений «австрийцем», даже не подозревая, как близок он был к истине. Июльская монархия вынуждена была отказаться от агрессивной политики Священного союза, руководимого Николаем I и Меттернихом. В связи с этим изменились и принципы, отстаиваемые Талейраном.
На Венском конгрессе министр Людовика XVIII выступил в роли решительного сторонника идей легитимизма. Они отвечали задачам дипломатии побежденной страны. Под этим флагом князь Беневентский отстаивал границы дореволюционной Франции, спасал саксонского и неаполитанского королей, выступал против Мюрата.
Новый французский посол в Лондоне стоял на других позициях. Теперь он представлял не «богом данного, законного монарха», а «узурпатора», «короля баррикад», заменившего на престоле брата Людовика XVI и опасавшегося вооруженной интервенции европейских держав. В таких условиях Галейран уже не вспоминал о легитимизме. Но зато он вспоминал, что в свое время был сторонником невмешательства во внутренние дела других народов. «Я ни на одно мгновение не переставал выдвигать на первый план принцип невмешательства», — писал он в Париж министру иностранных дел. Посол подчеркивал, что этот принцип должен сочетаться с верностью договорам и незыблемостью границ.
Как всегда, в основе позиции князя Беневентского лежали актуальные потребности французской дипломатии. Ее руководителей пугала агрессивная программа «Священного союза». Близких взглядов придерживались и официальные узуги Англии, опасавшиеся усиления Австрии и особенно России на континенте. Однако ни в Лондоне, ни в Париже не исключали применения силы для решения европейских конфликтов. «Мы не хотим войны, но мы готовы к ней и мы ее не боимся». Так определил Талейран политику своей страны.
Какой тактики придерживался французский посол во время своего четырехлетнего пребывания в Лондоне? Во-первых, он сочетал методы кнута и пряника. Ориентируясь на сотрудничество с Англией, Талейран тем не менее призывал вести «строгое наблюдение» за ее коммуникациями с Францией и прекратить злоупотребления — не пропускать через Кате и Булонь англичан, не получивших въездных виз во французском посольстве в Лондоне. Во-вторых, посол Луи-Филиппа, умело лавируя, стремился поддерживать деловые отношения с представителями Австрии, Пруссии и России в Лондоне. Он, например, одобрил поездку в Петербург герцога Мартемара, задача которого состояла в том, чтобы сгладить трудности во франко-русских отношениях. В российской столице тоже склонялись к этому. Первая беседа Николая I с посланцем «короля баррикад» продолжалась около четырех часов. В-третьих, Талейран искал и находил пути для компромиссов, отвечавших интересам внешней политики июльской монархии. Подтверждением этого явилась его тактика на конференции представителей пяти держав— Англии, франции, Австрии, Пруссии и России, продолжавшейся в Лондоне в течение 15 месяцев.
Разумеется, князь Беневентский не являлся обычным дипломатическим представителем. Он имел контакты непосредственно с Луи-Филиппом, переписывался с его сестрой Аделаидой. Посол в Лондоне настойчиво ставил вопрос о том, чтобы донесения из Гааги шли прямо к нему, а не через посредство министерства иностранных дел в Париже, во главе которого стоял до ноября 1830 года граф Луи Матье Моле. Отношения между двумя дипломатами были натянутыми. Моле настаивал на том, чтобы Талейран работал строго под его руководством, а не направлял в особняк Галифе второстепенную информацию, общаясь по важным вопросам непосредственно с Луи-Филиппом. Министр грозил отставкой. Король ее не принимал. Тогда Талейран взял на себя инициативу «умиротворения» и направил Моле написанное в дружествен ных тонах письмо, разрядившее обстановку.
Всего несколько дней на посту министра иностранных дел находился маршал Никола Жозеф Мезон. С 17 ноября 1830 г. его сменил маршал Франсуа Себастиани, с которым посла в Лондоне связывали старые дружеские отношения. О «дуэли» между двумя обремененными опытом и воспоминаниями дипломатами не могло быть и речи. Между ними парило полное взаимопонимание, которое помогло Талейрану решить главную проблему его последней дипломатический миссии: проблему судеб Голландии и Бельгии.
Венский конгресс присоединил Бельгию к владениям голландского короля и создал единое Королевство Нидерландов. Бельгийцы не примирились с попранием своих национальных прав и чувств и в ночь на 26 августа 1830 г. подняли в Брюсселе вооруженное восстание против иностранного господства. В сентябре оно охватило всю страну. Сражались рабочие и ремесленники, но руководство новыми органами власти — комитетами общественной безопасности — захватили представители буржуазии. 10 ноября Национальный конгресс провозгласил независимость Бельгии и высказался за установление в стране конституционной монархии.
Обстановка в Европе осложнилась. Сразу же выявились острые противоречия между ведущими державами, франция была заинтересована в ликвидации объединенного голландско-бельгийского государства, угрожавшего ее безопасности на севере страны. Программой-максимум для Луи-Филиппа являлось присоединение Бельгии к французскому королевству. Одна из целей миссии Мартемара в Петербург и состояла в том, чтобы получить согласие царя на такое решение. В случае неудачи этого плана в Париже рассчитывали на раздел Бельгии и получение значительной части ее территории. В любом случае французские интересы требовали создания независимого бельгийского государства во главе, если это удастся, со ставленником Луи-Филиппа.
Английское правительство являлось не только решительным противником присоединения Бельгии к франции в какой бы то ни было форме (наполеоновская эпопея не была забыта в Лондоне!), но и вообще не хотело усиления французского влияния в бельгийском обществе. Однако официальные круги Англии опасались вооруженного вмешательства Австрии и России в бельгийские дела. Голландский король обратился с просьбой о помощи к европейским державам. Но австрийцев целиком занимали народные волнения в Италии. А Николай I вел тяжелую борьбу с восстанием в Польше, начавшемся в ноябре 1830 года. В таких условиях ни в Вене, ни в Петербурге не решились применить испытанное средство Священного союза — вооруженную силу.
Так стало возможным решение голландско-бельгийского конфликта путем переговоров, за которое и выступал Талейран. В отличие от Моле, он являлся сторонником проведения конференции пяти держав — Англии, Австрии, России, Пруссии и франции не в Париже, а в Лондоне. Ее первое заседание и состоялось 4 ноября в английской столице. Был принят протокол о перемирии между голландцами и бельгийцами. Французский представитель настаивал на отводе войск враждующих сторон за пограничную линию, разделявшую до ре волюции 1789 года Голландию и Бельгию.
Но это была лишь исходная позиция для сложной и длительной дипломатической борьбы. Главная задача Талейрана состояла в том, чтобы максимально ослабить потенциального противника на севере франции, упразднив единое голландское государство. «Моя любимая идея — отделение Бельгии», — писал князь Беневентский. Через полтора месяца после начала своей работы, 20 декабря 1830 г., Лондонская конференция признала бельгийскую независимость. «Это был огромный успех французской политики», — заметил Талейран.
Но в официальном Париже все еще не отказались от идеи раздела Бельгии. В конце ноября 1830 года граф флао, которого считали сыном Талейрана, приехал в Лондон для тайного обсуждения с британскими государственными деятелями плана решения бельгийского вопроса, одобренного Себастиани. Министр предлагал оставить часть бельгийских земель Голландии, другую их часть передать Пруссии, а третью — самую значительную — вернуть франции. За свое согласие Англия должна была получить Анжер и реку Шельду до Северного моря.
Талейран возражал против нового появления англичан на европейском континенте и усиления Пруссии на французских северных границах. Он утверждал, что предложения Себастиани и Флао не отвечали целям «разумной политики» и скорее напоминали интригу. Не позиция посла не имела и не могла иметь решающего значения. Главное состояло в том, что Англия, другие европейские державы боялись усиления фран ции и не хотели его допустить. Лучше Бельгия независимая, чем французская! Таких взглядов придерживались европейские монархи и их сановники.
Вскоре миссия Флао потеряла свой смысл. 20 января 1831 г. Лондонская конференция приняла решение о вечном нейтралитете Бельгии, целостности и неприкосновенности ее территории, гарантируемых пятью державами — участницами переговоров. «Борьба была долгой и трудной», — писал Талейран Себастиани. Заседание длилось восемь с половиной часов. Французского посла поддерживал английский министр иностранных дел Генри Пальмерстон. Непримиримую позицию занимал прусский посланник. Но и он после «длительного сопротивления» подписал протокол.
«Признанный нейтралитет» Бельгии, по мнению князя Беневентского, ставил ее в такое же положение, в каком оказалась Швейцария в 1815 году. И он предлагал создать едеральное бельгийское правительство, подобное швейцарскому, ак заметил Себастиани, эта «глубокая мысль» «поразила» Луи-Филиппа. Сам министр видел большие преимущества в предложениях Талейрана, но выражал сомнение в том, что они получат поддержку со стороны России, Австрии и Пруссии. Так оно и получилось в действительности.
Однако международное признание бельгийского нейтралитета явилось успехом французской дипломатии. В Париже считали, что появился новый важный фактор безопасности франции, хотя и имевший существенные изъяны. Ее границам на севере угрожали 13 крепостей, построенных на территории Бельгии. Талейран по собственной инициативе поставил вопрос о их разрушении перед голландским королем Леопольдом. Считая необходимым ускорить события, он писал: «Время против нас». Только в апреле 1831 года в своем письме Себастиани, посол в Лондоне, сообщил, что «принцип разрушения крепостей одобрен». Сохранились только старые крепости, как, например, Анжер. Но крепости в Монсе, Шарлеруа, Мариенбурге и др., построенные на границах прежнего голландского королевства, были к январю 1832 года разрушены. Союзники бросили на ветер 45 млн. франков.
Несмотря на решения Лондонской конференции, голландцы силой отстаивали свои интересы. Они отказывались эвакуировать Анжер. С привычными для него метаморфозами Талейран из пророков невмешательства превратился в активного поборника применения оружия. За идейным обоснованием дело у него, как всегда, не стало. «Невмешательство — это метафизическое и политическое слово, означающее почти то же самое, что и интервенция». И интервенция действительно не заставила себя ждать: в августе 1831 года французские войска (50 тысяч человек) вступили в Бельгию.
Пальмерстон разделял взгляды французского посла. Английская эскадра блокировала голландское побережье. Войска франции подвергли Анжер осаде. Голландский король вынужден был 23 декабря 1832 г. передать город бельгийцам. Сложный и опасный для европейского мира голландско-бельгийский конфликт завершился. «Только со времени сдачи цитадели Анжера Бельгия действительно может исчислять свое существование в качестве независимого государства», — писал посол в Париж.
Однако голландско-бельгийский конфликт был решен прежде всего дипломатическими средствами. «Редко мне приходилось вести переговоры по делу, столь тоудному и потребовавшему стольких хлопот», — констатировал Талейран.
Но лично для него эти «хлопоты» были отнюдь не бесполезными. Переговоры продолжались 15 месяцев, и он использовал их для своего обогащения. Широкие возможности открыло Талейрану урегулирование пограничных и других спорных вопросов, французский представитель относился с явным сочувствием к голландским претензиям и с известной прохладцей — к бельгийским требованиям. Ларчик открывался просто. Представитель Гааги в Лондоне знал, что бывший епископ «чувствителен к металлическим аргументам», и голландцы решили не скупиться. Талейран получил за выгодное для Голландии определение границ Люксембурга 15 тысяч фунтов стерлингов. Это было только вступление в игру! Предусматривалась дополнительная плата в 5 тысяч фунтов за отвечающее интересам правящих кругов Гааги решение других территориальных вопросов. Проголландская позиция престарелого посла при распределении долговых обязательств между новым бельгийским государством и Голландией обошлась ее казне еще в 15 тысяч фунтов стерлингов. Бельгийская королева Луиза, бывшая в курсе финансовых махинаций Талейрана, писала 14 сентября 1832 г. своей матери: «Если бы старик не получил денег от Голландии и следовал приказам и инструкциям своего милейшего отца (короля Луи- Филиппа), то все было бы кончено год назад». Вполне вероятное предположение!
Ликвидация голландско-бельгийского конфликта, отвечавшая, несомненно, интересам «июльской монархии», явилась главным результатом миссии князя Беневентского в Лондоне. Он завершил свое пребывание в этом городе подписанием 22 апреля 1834 г. четырехстороннего союзного договора — с Англией, Испанией и Португалией. На этом документе лежала тень Священного союза: его главная цель состояла в защите законных королев — испанской и португальской — от незаконных претендентов на оба пиренейских престола Вмешательство во внутренние дела других народов опять выдвинулось на первый план. Режим Луи-Филиппа уже набрал силу, укрепил свои международные позиции. Теперь он мог говорить в Европе иным языком.
Четырехсторонний договор был последним в жизни Талейрана дипломатическим документом, под которым он поставил свою подпись. Посол вернулся из Лондона в Париж 22 августа 1834 г., считая свою миссию успешно выполненной. Он писан сестре короля Аделаиде: «В течение четырех лет мы извлекли из Англии все, что она могла нам дать полезного».
13 ноября 1834 г. Талейран, считая свою политическую карь еру законченной, направил королю прошение об отставке.
Отставка была принята.