Столько читать, слышать и не видеть! Когда узнал, что по воскресеньям в Мехико коррида, сразу решил: надо идти обязательно!
Арена, окруженная крутыми трибунами, большая, не меньше нашего московского стадиона "Динамо". Вокруг — лавочки, киоски, лотки: лимонад, мороженое, шапочки матадоров, игрушечные бычки, сувенирные бандерильи. Очередь за билетами вполне умеренная и чинная.
И вся толпа у стадиона (назовем для простоты арену стадионом) какая-то ленивая, неторопливая, неспортивная. Нет в ней того замечательного электричества, которое у нас пронизывает всех еще на дальних подступах к стадиону, пронизывает и возбуждает радостное, бесшабашное предчувствие праздничного, увлекательного зрелища. А тут у касс легкое шевеление, как в кинотеатре на третьей неделе демонстрации фильма, и готово — билет в руках.
Неизвестную нам в России кровавую игру более других пропагандировали опера Визе "Кармен" и писатель Хемингуэй. Романы и рассказы Хемингуэя, воспевающие корриду, возбуждали, особенно где-то в конце 50-х годов, общий интерес: "Что же это такое, черт побери!" Невиданная и неизвестная коррида вызывала тем не менее споры, одни говорили, что это злодейство, публичное убийство, пропаганда жестокости, другие утверждали: спорт, ловкость, изящество, мастерство.
Впрочем, всякая рискованная силовая состязательность рождает подобные же споры, вспомните бокс, борьбу, самбо, даже хоккей. Но там везде человек состязается с человеком, а тут — бык. Кстати, почему укоренилась эта ошибка перевода: коррида — бой быков? Ведь не бык с быком дерется...
Усаживаемся, ерзаем: музыка вступила, начинается!.. Выбегает бык. Черный, гладкий, здоровый, с сахарными рогами. После тесноты загона он балдеет от простора арены, носится вперед-назад, внезапно, вбиваясь копытами в песок, останавливается, замирает, оглядывается и вновь — в бег. Наконец, появляются люди...
Я читал у Хемингуэя, что в корриде, помимо разных по мастерству матадоров, и быки тоже очень разные: хитрые, добродушные, мстительные, сильные, слабые, с короткими рогами, с длинными рогами т. п. Да, так оно и есть. Но основной изъян корриды увидел я в том, что при всем разнообразии матадоров и быков главное, суть ее — бой — одинакова.
Как бы вам это попроще объяснить... Невозможно предугадать ход состязания боксеров или рисунок футбольного матча. Взрыв, перелом, неожиданное изменение всего предыдущего — как это часто бывает! Коррида угнетает заданностью. Бык вылетел на арену, обратно хода ему нет, обратно его поволокут, как говорится, вперед ногами. Угнетает предрешенность его скотской судьбы. Когда мы шли на трибуны, я в шутку спросил приятеля: "Ты за кого будешь болеть: за быка или за тореадора?" Говоря серьезно, за быка болеть нельзя: бык всегда в проигрьюше. Но дело не только в конечном итоге — это было бы еще полбеды. Дело, повторяю, в заданности, в повторяемости всех боев. Даже Хемингуэй писал о последовательности действия, которое ведет к "предначертанной развязке". Как же это может увлекать?
Вот вышли бандерильерос — люди с бандерильями, короткими, меньше метра, дротиками. Их задача — раздразнить радостного быка, воткнуть бандерильи в крепкий бугор мышц между его лопатками. Бандерильерос показались мне самыми отважными людьми в этой схватке: они работают со "свежим", полным сил быком. Бык еще очень ловок, сноровист, ему очень не нравится, что в него втыкают дротики...
Потекла по блестящей, с угольным отливом, спине кровь. Плохо быку, вот тут, мне показалось, до его сознания начало доходить, что все эти нарядные ребята задумали что-то нехорошее. Теперь очередь пикадоров. Это всадники, лошади их упакованы в плотные, стеганные из какого-то крепчайшего материала доспехи. На глазах — шоры. Иначе, увидев быка с торчащими в загривке бандерильями, лошадь унесла бы пикадора невесть куда. На лошади, под стать ей, плотно во все прошито-стеганое одетый пикадор, который должен продолжить ритуал травли быка. Надо сказать, что бык поначалу совершенно равнодушно относится к появлению пикадора с его лошадью. Быка подводят, лошадь подставляют. Бык наконец начинает бодать пикадора. Матадор от быка увертывается, и в этом его искусство. Пикадор на своей слепой лошади и не думает увертываться. Его поединок с быком — самое гнусное в корриде. Бык, вместо того чтобы пригнуться, изловчиться и стегануть по лошадиным ногам, упрямо и безуспешно пытается взломать рогами стеганое лошадиное брюхо. С тупой настойчивостью он ковыряет попону, таранит ее, а пикадор с неприступной быку высоты седла (на ногах — вроде валенок) все тычет и тычет ему в загривок свою ореховую палку с острым клинком на конце, истязает, мучит, злит...
А где же наш герой, наш тореро? Тут. Смотрит, чтобы бык не повалил лошадь, отвлекает. Тореро — прекрасные парни, тоненькие, смелые, нарядные. Их очень любят, и они того достойны. Все хороши. Мне кажется, я понял суть их искусства: дело не в том, чтобы уклониться от удара рогов, а в том, чтобы красиво уклониться. В движениях этого юноши нет поспешности, суеты. Он отступает, но он никогда не бежит. Предел искусства — пропустить быка так близко у бедра, чтобы в серебряном шитье коротких штанов остались черные волоски! Тореро, конечно, молодцы, настоящие спортсмены.
Один тореро стал перед быком на колени. На коленях передвигаться сложнее. Дистанция возможного и необходимого (отступления им самим, таким образом, искусственно ограничена. Три раза, когда на него нападал бык, это сошло ему с рук. В четвертый раз бык налетел, сбил копытами, к счастью, не задел рогами, пролетел над ним, как электричка. Это, признаюсь, было страшно: человек под очень злым быком. Парень вскочил оглушенный. Больше на колени не становился. Уже в Москве один зоолог убеждал меня, что быки цветов не различают и квдаюпся на плащ не потому, что их раздражает красный цвет, а потому, что плащ движется, дергается, живет в руках тореро. Не знаю, так ли. Знаю только, что какое-то тяжелюе чувство созерцания коллективного обмана поднималюсь во мне, когда я видел, как бык, вместо того чтобы поразить своего врага и мучителя, упорно таранил красную, тяжелую от крови тряпку мулеты. Ощущалось ясное предчувствие конца. Сначала я жалел быка. Потом стал его гпрезирать. Все эти упражнения с плащом были лишними... Это была ненужная затяжка, вставной номер, нечто из того, что вставляют в телефильмы, чтобы из одной серим сделать две. Это чувствовал и верный поэт корриды Эршест Хемингуэй, который писал в книге "Смерть после полудня": "Некогда самым главным в зрелище боя быков считался момент убийства быка; с развитием и вырождением этого искусства все больший вес приобретали втыкание бандерилий и умение действовать мулетой. Плащ, бандерильи и мулета постепенно становились самоцелью, вместо того чтобы, как раньше, быть только средством достижения цели..."
Дело к концу. Бык это чувствует. Исколотому, окровавленному, одуревшему от сильного запаха собственного измученного тела, ему как-то уже на все наплевать розовой, тягучей слюной. И вот, наконец, стройный мальчик в дивном, расшитом серебром, утянутом по фигуре костюме, вздыбил шпагу и сверху, нервно и быстро, воткнул ее в холку — главный миг корриды! И все кричат, а бык падает на колени и, помедля, тяжело валится на бок, валится помирать совсем. И тут подскакивает еще один нарядный человек (не знаю его звания в корриде) и длинным тонким кинжалом бьет быка в голову. Этот человек был мне особенно неприятен, потому что уж он вообще ничем не рисковал.
Заиграла музыка, лошади со специальными постромками подцепил и быка, поволокли, гладкая дорожка во взбитом песке потянулась по арене...
Правы ли те, кто упрекает корриду в жестокости? Не думаю. Разве: в смерти дело? Когда критики корриды пишут, что "для потехи убивают животных", они забывают, что за время корриды, где сложили головы шесть быков, безо всякой музыки и серебристых мальчиков, убивают на хорошо отлаженном мясокомбинате 600 быков. Нет, дело вовсе не в этом.
Жалко быка? Да не очень, если честно. Глупо он вел себя. Тупой очень. Жалости меньше, чем грусти, грустно оттого, что траздника человеческой ловкости и силы не получается, на мой взгляд. При всем мастерстве тореро вся штука не в их совершенстве, а в несовершенстве быка. Рассказывали, что на ранчо, где выращивают торрос бравое — специальную породу быков для корриды, попадаются изредка быки, которые не реагируют на мулету, а сразу бросаются прямо на человека. Их выбраковывают. Жаль. Ведь они правы...
Нахально и глупо порицать заезжему иностранцу национальную традицию многовековой давности. У испанцев сложные, не очень понятные нам, славянам, отношения со смертью. Все это надо учитывать, чтобы понять: коррида жила, живет и будет жить.
Но ведь арена — это полкорриды. Признаюсь: больше быков меня интересовали зрители. Еще у касс заподозрил я их в странной холодности, насторожился и решил непременно пройтись по трибунам, понаблюдать.
Кто сидит на корриде? Сидят друзья. Прямо подо мной пожилой сеньор в форме не то таможенника, не то лесника с фляжкой виски часто и упорно угощал своего друга. Сидит семья. Три поколения. Даже внучата крутятся, на арену смотрят мало. Сидят просто бесцветные бездельники, с редкостной пустотой в глазах, с пивными бумажными стаканчиками, со скомканными программками под ногами. Влюбленные сидят. Им везде хорошо, только бы их не трогали. А на арене — быки ли, слоны ли, мыши — какая разница?
Корриду я видел в кино, болельщиков корриды я не видел никогда, и они поразили меня больше быков. Ничего не понимаю: ведь южане, ведь испанцы! Я не болельщик, но могу сказать, что наш хороший футбол или хоккей вызывает эмоции, несоизмеримые с реакциями зрителей корриды, очень вялый болельщик в Мексике. Когда бык бодает мулету, на трибунах кричат: "Э-хой, э-хой..." Но кричат как-то без азарта: надо кричать и кричат. Кричат, когда добивают быка. Нет огня, нерва нет, не нашел на трибуне ни одного человека с горящими глазами. Если во время боя быков самовольно перелезешь через барьер на арену, по законам Мексики тебе дадут месяц тюрьмы. Но никто не только не пытался перелезть через этот барьер — даже с мест не вскакивали. Только телеоператор крутился, как волчок. Даже закралась крамольная мысль: а может быть, коррида — просто престижное времяпрепровождение? "Вы где были в воскресенье?" — "Мы? На корриде, конечно..."
А может, все и не так? Ведь я видел только одну корриду. Может быть, мне просто не повезло. А потому надо бы извиниться, на всякий случай, за свои торопливые наблюдения. Перед зрителями. Перед тореро. Перед быками.