Сочетание Севера и Юга. – Между тайгой и морем. – Визит в котан. – Общий абрис культуры. – Земледельцы, рыболовы, гончары... – Изоляты или заимствователи? Примитив или регресс?
Европейские путешественники и исследователи застали айнов живущими главным образом на Хоккайдо, Южном Сахалине и Курилах – островах, которые при всех различиях очень схожи. Общего у них много и это общее довольно четко отличает Айнумосири от прилегающих территорий.
Прежде всего на этих островах хотя и суровый, но отнюдь не полярный климат, Природа здесь, конечно, неласкова, Она капризна, переменчива, чревата резкими колебаниями температур и грозными стихийными явлениями – от буранов и морских бурь до землетрясений и цунами. Однако по-своему щедра к человеку умелому, приспособленному. Здесь не столь уж короткое лето, причем наряду с обильными, порой холодными и затяжными дождями случаются и довольно жаркие дни. Русские поселенцы XIX в. в центральной части Сахалина ухитрялись выращивать овес, рожь и даже пшеницу, а японцы на Карафуто – рис и яблоки.
Сахалин (особенно его южная часть), Южные Курилы, тем более Хоккайдо не обделены лесом. Это могучая, труднопроходимая тайга, по богатству и разнообразию близкая к уссурийским дебрям. Юг Хоккайдо до недавнего времени покрывали широколиственные леса, в которых были щедро представлены дуб и бук.
Острова Айнумосири богаты ягодными угодьями. Наряду с обычными северными плодами – морошкой, клюквой, брусникой, голубикой – на Южном Сахалине обильны такие экзотические растения, как лимонник, актинидия, красника, родственные женьшеню элеутерококк, аралия и диморфант. Многообразие лекарственных видов флоры, бесспорно, тоже давало дополнительные преимущества туземцам.
Строго говоря, мнение о Севере как о безжизненной пустыне или бесплодных, скудных пространствах неверно. Что же касается Айнумосири – она сочетает в себе многие преимущества северной и южной природы.
Айнов трудно отнести к северным народам. Своеобразие природных условий во многом определило и неповторимый облик айнской культуры. Она основывалась на богатом видовом разнообразии естественного окружения, дававшего возможность удачливо охотиться на медведей, оленей, пушного зверя в тайге и промышлять в море нерп, сивучей, дельфинов, косаток, китов...
Но из всех богатств тихоокеанских островов главное, бесспорно, рыба. Кета, горбуша, сима, кижуч, чавыча, мальма, таймень, кунжа — неполный перечень проходных рыб, с весны до поздней осени устремляющихся в заливы, лагуны и нерестовые реки. «Масса рыбы, наблюдаемая в это время, — писал А. П. Чехов о Сахалине, — бывает так велика и ход ее до такой степени стремителен и необычаен, что кто сам не наблюдал этого замечательного явления, тот не может иметь о нем настоящего понятия. О быстроте хода и о тесноте можно бывает судить по поверхности реки, которая, кажется, кипит... весла вязнут и, задевая за рыбу, подкидывают ее». О Хоккайдо можно отозваться словами Х. Ватанабе: «Исследования, проведенные автором, показывают, что перед освоением острова японцами кета всегда изобиловала в верхних пределах рек, что по руслам рек располагались многочисленные нерестовые участки...» Здесь, особенно в прошлом, было изобилие корюшки, наваги, других массовых пород. Один из авторов, проведший детство на Сахалине, помнит, как штормовыми волнами по побережью наметывало целые дюны сельди. По нашим прикидкам во время экспедиционных поездок в 1983—1985 гг., на севере острова недели лова бывает иногда достаточно, чтобы обеспечить среднюю семью нивхов запасом кеты до следующего нереста.
Отсюда понятно, что, как ни ценили айны лесные ресурсы и промыслы, какого бы мастерства ни достигли в охоте на таежного или морского зверя, все же основу их существования и благополучия всегда составляла рыба. «Значение кеты как статьи питания для айнов может быть проиллюстрировано сообщением о том, как около 200 айнов... умерли от голода зимой 1725 г. и последующей весной после катастрофически короткого хода лосося в реке Исикари осенью...» — отмечает Х. Ватанабе.
Вот почему айны селились по преимуществу в устьях рек, на морском побережье, близ богатых рыбой заливов и лагун или в глубинах островов, но непременно возле нерестовых речек.
Место, где селился человек, айны называли катан. Это слово может означать и одну-две хижины, и большую деревню, и обширную местность, и даже весь обжитый человеком мир — ойкумену. Но в узком и конкретном смысле катан – «селение айнов».
Давайте посетим в качестве внимательных и благожелательных гостей катан.
...Стремительно сбегая меж крутых сопок, речка Рескенай (в переводе с айнского – «кормящая река») замедляет ход перед встречей с могучим океаном. Для обозначения моря у айнов было по крайней мере три слова: реп, атуй и руру. Первое слово употреблялось в составных словах, обозначая удаление от берега. Слово атуй передавало, видимо, общий смысл, а руру применялось по отношению к безбрежной, открытой водной глади, уходящей за горизонт.
Поскольку бородатые островитяне одухотворяли все сущее вокруг, они населили море божествами, считая их олицетворением крупных морских животных, которых собирательно называли атуй камуи – «боги» или «животные моря».
Перед впадением речка образует устье. Это цара, «рот» реки, как представлялось айнам. Выдающиеся далеко в море гряды скал, которые назывались нот, нох или энтрум (полуостров, мыс), защищают от океанских валов бухту (томари). Приливная полоса лукоморья (пецара) сменяется сухой песчаной грядой (атака), затем идет поросший жесткой морской осокой и низкорослым шиповником берег – масара. Далее — макунне – направление к подножию сопок, заросших тайгой. Это ким – «горный лес». Лес в долине назывался нитум (буквально: «пространство деревьев»). В лесу есть хозяин, могучий кимун камуи.
Отака – место, где зимуют лодки и сушатся сети, ставятся некоторые хозяйственные постройки и кудрявые инау – предметы культа, выстругиваемые из ивы. Дальше к лесу, за грядой желтых дюн, вдоль речки тянется цепочка домов. Это мотомари котан – «селение маленькой бухты».
Айнский дом, который русские неверно называли юртой, — цисе. Обычно это прямоугольное каркасное жилище из тонкоствольного леса, крытое соломой или мелким дальневосточным бамбуком. На зиму его стены до крыши обкладывались ради утепления связками сухой травы. Прежде айны ставили вокруг селения ограды из частоколов, главным образом для оборонительных целей.
Цисе в общем невысокий дом с четырехскатной крышей. Площадь его сильно варьировала в зависимости от состава семьи и социального статуса хозяина. Дома вождей были значительно крупнее других жилищ селения. Де Фриз сообщал об айнах сахалинского залива Анива, что дома их построены из досок и жердей, обложенных древесной корой. Внутри имелись тонкие перегородки, интерьер украшался тростниковыми циновками. Интересно, что крышу сначала строили на земле, а потом уже водружали сверху стен; для лучшего скрепления опорные столбы заканчивались развилками. Очевидцы и исследователи отмечали, что дома айнов содержались в чистоте.
Возле дома ставились амбары – пу – на помостах, водруженных на сваи, с приставными бревнами, на которых вместо лестниц делались зарубки для ног. В амбарах хранились связки шкур, ремней, волокна, запасы провизии, главным образом вяленая рыба, пучки сушеных трав, съедобные коренья и т. п.
Рядом с домом находилась площадка, где держали собак, порой более десятка. Их привязывали к горизонтальной жерди или к вертикально врытым столбам. Собака, по-айнски сета, была тягловым животным. Каждая семья старалась обзавестись хорошей сворой, заиметь породистых псов. Высоко ценились собаки северной, нивхской породы, хорошо приспособленной для нартовой езды. Другая разновидность — таежные охотничьи лайки – попадала к айнам от ороков или эвенков. Этих собак в нарты не запрягали. В пищу собакам шла рыба – свежая или сушеная, что прибавляло трудов и забот айнским рыбакам. Айны бережно относились к собакам, которым обязаны были многими успехами. Возвратясь из поездки или с охоты, хозяин, как правило, не входил в дом, пока досыта не накормит усталых собак. В ненастье их держали в доме.
Между домами, на сквозном ветру, а иногда ближе к морю ставились вешала для приготовления инун цеп – вяленой рыбы, т. е. юколы. На юколу шла главным образом кета (камуи цеп – «божественная, или прекрасная, рыба»). Горбушу (ицануи цеп) часто запасали впрок, предварительно прожарив на костре. Красную икру высушивали, а зимой варили, добавляя в суп. Поздний улов, состоявший главным образом из кеты, нередко удавалось заморозить.
Самым необычным элементом айнского подворья была медвежья клеть. В старину почти каждая семья держала собственного пеуре – медвежонка. Клеть представляла собой довольно тесный сруб. Пойманное животное, обычно новорожденного детеныша, сначала выхаживали в доме, причем женщины выкармливали его собственной грудью. Потом помещали в клеть, чтобы через год-два на ритуальном празднике камуи асинке (камуи иаманте) торжественно «проводить» К горным богам, т. е. убить и съесть. Кормили медведя сытно, тем же, что ели люди, и, случалось, айны голодали, отрывали от себя, чтобы всеобщий любимец не страдал и не таил обиды.
Другой непременный признак айнского жилья – так называемая инау ципа – «двор инау», или наружный алтарь, находившийся за домом. Здесь из года в год копились воткнутые в землю шесты с развевающимися на ветру стружками. Это либо символическое приношение, либо олицетворение особого божества-посредника, связующего мир людей и страну небожителей. Своеобразный иконостас из шести инау или кратного этой магической цифре количества кудрявых изделий ставился возле моря, на атака, чтобы вымолить хорошую погоду и удачный промысел, а во время медвежьего праздника — на лобном месте, где убивали зверя. Были и домашние, «внутренние» инау.
Отметим строгую планировку подворья, как и в целом селения айнов. К дому примыкали определенные, освященные глубокой традицией и религиозным чувством места, где разделывали туши добытых животных, обрабатывали и просушивали шкуры, складывали кости, ссыпали золу из очагов. Обычно все дома в котане выстраивались в ряд вдоль реки. От моря шла тропа. Обойдя все дома, она поворачивала макунне вверх, к сопкам, и скоро обрывалась в лесу. Дорог у айнов не существовало, да и широких троп они не торили. Селение органично вписывалось в ландшафт, не отвоевывая у природы все новых и новых пространств.
У северных айнов, живших в центральной части Сахалина, на берегу залива Терпения, кроме летних селений (сах катан) даже в ХХ в. сохранялись еще зимние (мата катан), которые располагались в лесу, подальше от холодного ветра. Сюда уезжали по окончании сезона рыбной ловли, с наступлением стужи. Все зимнее время летние селения были безлюдны, но в домах оставалась большая часть имущества. За его сохранность не беспокоились, единственное, чего опасались, — чтобы в пустом жилье не поселился домовой (ахацисуйе). В зимники же брали самое необходимое. Там строились землянки (той цисе – «земляной дом»), к которым вел наклонный боковой вход. Постоянно в таких землянках жили, по-видимому, лишь айны Северных Курил. Есть сведения, что той цисе прежде были и на Хоккайдо.
Итак, войдем в летний катан и посетим дом айнов. В него ведут небольшие и низкие сени. Чтобы попасть в них, надо отодвинуть наружную дверь, которая скользит в пазах. В сенях немало интересной утвари: кадушки – синдого, ткацкий станок – каорумпе, деревянные лопаты, корыта для кормления собак и медведя, ступы, всякий мелкий инструмент.
Входить в дом – на это есть особый ритуал, и нарушить его не имел права даже вождь. Впрочем, ритуал несложен: надо только осторожно кашлянуть несколько раз, чтобы привлечь внимание хозяев дома. Если вы хорошо знакомы с ними, можете после этого не спеша переступить порог, если пришли впервые – лучше дождаться, пока жильцы пригласят вас или выйдут наружу.
Но вот вам дозволено войти. Обычно у аборигенов Дальнего Востока полы в доме отсутствовали. Некоторые айнские жилища составляли исключение. Внутренняя поверхность цисе застилалась досками, положенными на землю. Если этого не было, стелили сначала траву, на нее камышовые маты и поверх них – тростниковые циновки. За дверью, ведущей из сеней в комнату, оставлялось не застеленное пространство – здесь полагалось снять обувь.
Как мы уже знаем, чистота и порядок не были редкостью в айнском жилище. В центре дома расположен камуи ундзи – священный очаг. По бокам – низкие нары (сех), на которых спят, иногда отделяя их длинными циновками, спускающимися сверху.
Оглядывая непривычный интерьер, не забудьте, что очаг надо обогнуть непременно справа. Иначе вы рискуете переступить самое почетное место (симон омайсо) – место хозяина дома, чем непременно оскорбите его. Другой вопрос, выкажет ли он неудовольствие. Возможно, сохранит невозмутимость. Но едва ли стоит рассчитывать на сердечное расположение.
Очаг – центр и святыня айнского дома. Сам по себе он непримечателен: широкий четырехугольный каркас из досок, внутри которого живет огонь. Цисе матнеку, хозяйка дома, неустанно следит за тем, чтобы он не потух. Для этого требуется немалое умение, так как жечь огонь по ночам считается недопустимым. Всякий раз надо рассчитывать так, чтобы накопившиеся к полуночи угли сохранили жар до утра, а с рассветом раздуть их.
Очаг — не просто святыня. Здесь обитает божество, с которым связаны дорогие воспоминания и сокровенные надежды. Огонь лишь видимое проявление ундзи камуи, или камуи хуци (божество огня, божественная бабушка). По верованиям сахалинских айнов, это старуха или, быть может, женщина весьма привлекательной наружности. Иногда она показывается людям — конечно, во сне. Некоторые хоккайдские айны полагали, что очаг охраняет парное божество, которое они называли иносказательно и довольно длинно: циотаннэтурикуку (растянувшийся муж) и циотаннэтуримат (растянувшаяся жена). Они якобы лежат по обе стороны очага.
От четырех углов очажного каркаса к потолку тянутся жерди, нередко разукрашенные искусным орнаментом. В крыше над очагом – дымовое отверстие, часто два, по боковым скатам крыши. В последнем случае одно из них в зависимости от направления ветра закрывалось. Над огнем висит крюк, на который цепляется котел для варки пищи. Как это ни удивительно, но и котел, и крюк, и даже ложка, которой помешивают варево, — тоже в своем роде божества или божественные предметы. Они — подданные ундзu камуи – «хозяйки огня».
В цисе нет окон в обычном смысле. Есть одно, особое – камуи пуйяра – «священное окно», или «окно божества». Считалось, что через него в дом заглядывают «наружные» божества, которые пристально следят, чтобы здесь были благополучие, порядок, взаимоуважение и праведность. Это прямоугольное отверстие в задней стене, загораживать которое или глядеть в него считалось серьезным прегрешением. Между прочим, через него в дома подавали мясо убитого (на охоте или ритуальном празднике) медведя. Это окно всегда располагалось на той стороне дома, которая была обращена к верховьям реки, а дверь цисе выходила в сторону устья.
Внутри стены увешаны искусно выполненными циновками светлого, почти белого цвета с желтым или коричневым орнаментом. Из таких же циновок делались ширмы, перегораживающие дом на несколько «комнат». Поверх циновок висело оружие, прежде всего высоко ценимые айнами старинные маньчжурские и японские сабли, а также колчаны со стрелами, луки, боевые палицы, копья, позднее – ружья. Луки и копья у айнов сохранились до ХХ в., на огнестрельное оружие они переходили медленно. На то были свои причины, и одна из них та, что им сбывали старье, которое в критический момент могло дать осечку. Но все же в начале нашего столетия сахалинские айны, подчас втридорога, приобретали ружья и винчестеры, без которых им трудно было конкурировать с русскими охотниками.
Напротив входа, сбоку от камуи пуйяра, — своеобразный алтарь, место, где стоят домашние инау, которое называлось нуса. Здесь же или рядом – деревянный ларь – караута, или сипа. В нем хранились фамильные реликвии: лакированная или резная посуда, украшения, священные амулеты, парадные одеяния (косандо) и многое другое. Если ларь всего этого не вмещал, клали сверху. В фольклоре при описании богатого дома часто говорится о том, что гордо высящаяся груда добра достигает потолочных балок. Уже из этого можно заключить, что накопительство отнюдь не было чуждо айнскому обществу.
Алтарь инау и ларь добра вкупе составляли особое место – икоро сех, т. е. «место «сидения» драгоценностей».
Беглый взгляд может заметить много других элементов интерьера, например обилие деревянной посуды, покрытой превосходным резным орнаментом. Но тщетно было бы искать стол и стулья. Усаживались на циновки, скрестив ноги; японская поза дза-дзэн им была чужда.
Не стоит глазеть по сторонам, попав в дом. Его убранство можно будет рассмотреть в деталях потом. А пока надлежит приветствовать хозяев. Вместо русского короткого «здравствуйте» у айнов существовал длительный церемониал. Первым делом гость усаживается напротив цисе коро куру, хозяина дома, тоже сидящего. Учтиво покашливая, гость, вытянув перед собой руки, церемонно потирает пальцами одной ладонь другой. И наоборот. Вот и хозяин делает то же самое. Еще не закончив это действо, следует в изысканных выражениях расспросить о самочувствии хозяина, пожелать благополучия камуи орова (от богов) ему, жене, детям, другим домочадцам и родичам, наконец, всем, кто населяет катан. Все еще потирая ладони, гость может продолжить беседу, сообщив о цели визита. Но церемониал не закончен. Хозяин медленно и торжественно поднимает обе руки к лицу и начинает поглаживать бороду сверху вниз. Гость должен повторять за ним эти движения.
Если хозяин не занят грязной работой, вполне вероятно, что он примет вас красиво одетым. Главная одежда мужчин – аттус, распашной халат из грубой ткани, которую, как мы уже знаем, соткали из луба. Луб же получили, сняв кору с вяза – каранни или опивни. Халаты украшались весьма сложным орнаментом. Для этого применяли аппликацию или вышивку. Женский узор отличался от мужского, детский – от взрослого. Каждой местности был присущ свои орнамент. Умели айны выделывать и белоснежную, сравнительно мягкую материю из волокон крапивы. Такие халаты – тетарапе (белые вещи) носили знатные люди, уважаемые старцы. Их, к слову, айны почитали наравне с богами. Это не значит, однако, что перед ними раболепствовали: айны умели вести себя с достоинством.
В прежние времена аттус и другую верхнюю одежду надевали прямо на голое тело. Может быть, поэтому айнские женщины не очень жаловали грубые лубяные ткани, предпочитая им кайя – платье-халат из рыбьей кожи.
Если было тепло, мужчины не видели нужды в том, чтобы надевать штаны. При этом они, как правило, ходили босыми и без головного убора, в жару же или при работах в воде (например, на рыбалке) оставались лишь в тэпа – набедренной повязке. Еще во второй половине прошлого столетия и женщины не считали неудобным такой туалет. У огня они могли сидеть нагие, не испытывая при этом стеснения перед посторонними.
Хахка (шапка) – понятие весьма растяжимое у айнов. Зимой это мог быть глухой головной убор из меха, летом – своеобразный тюрбан (атампуса), который носили в торжественных случаях, либо плетенная из кожи, луба, веревки повязка для поддержания волос. Такие повязки носили и женщины, но чаще заменяли их головными платками.
Волосы айны не заплетали в косы, как, например, нивхи. Мужчины выбривали лоб, затылок и виски. Усов и бород не трогали, так что при крайней волосатости островитян растительность сплошным покровом спускалась на грудь почти до пояса.
Женщины, напротив, остригали волосы довольно коротко по плечи и даже выше, либо поднимали их вверх, закалывая гребнями. Была также прическа на прямой пробор, с обертыванием концов волос стружками или бечевкой.
Особой заботой у женщин было татуирование губ. Впервые губы татуировали, когда девочка становилась девушкой, после первых регул. Операция эта очень болезненна: губы накалывали кончиком ножа, порезы обрабатывали соком лекарственного растения и втирали в них копоть с котлов. Поскольку губы сильно распухали, татуировали постепенно, растягивая операцию на несколько лет. В конце концов вокруг губ вырисовывался ромб темно-синего цвета, который, по общему заключению европейцев, сильно портил внешний вид айнок. Однако айны, как мужчины, так и женщины, были иного мнения.
Зимой сахалинские айны облачались в меховые одежды, из которых, возможно, ни одна не была ими изобретена – все находят более или менее точные аналогии в зимнем туалете нивхов и ороков. Это штаны, наколенники, зимние сапоги – унты или торбаза (по-айнски – киро), шуба из собачьего, а иногда медвежьего меха, различного покроя полушубки, дохи, куртки из шкур оленя или морских животных.
Карманов в одежде не предусматривалось. Все, что мы прячем в карманы, они отправляли за пазуху. Пояс (кух, куф) не позволял содержимому выпасть. Пояса носили широкие, изготовленные из растительных волокон или кожи. Молодые модницы привязывали к ним множество металлических бляшек или спиралей, колец, мелодично звеневших при каждом движении. На пояс непременно вешался нож (мужской – макири, женский – эпира), иногда два. Кроме того, у мужчин всегда висел кисет с табаком, трутом и огнивом, а также остроугольное приспособление для распутывания тугих узлов кожаных ремней. Оно делалось из рога оленя. Парадная одежда вождей дополнялась подвешенной к роскошному поясу саблей.
Айны отдавали должное украшениям. И мужчины, и женщины носили серьги (нинкари) и перстни. Украшенные узорами эфесы японских сабель (сехпа) подвешивались к груди. Женщины любили браслеты, ожерелья и бусы, предпочитая стеклянные, синего или голубого цвета, которые покупали у японцев. Но использовались и местные камни – янтарь, сердолик, халцедон, опал.
Такова вкратце внешность айнов, которой они уделяли далеко не второстепенное внимание.
Хозяин всегда восседал слева от очага (если смотреть от входа), ближе к алтарю – инау. Место, которое предназначалось гостю, называлось харики омайсо. Хозяйка же усаживалась на стороне мужа, но ближе к выходу – отсюда ей удобно было ухаживать и за супругом, и за гостем, не забывая притом о хлопотах по дому. Порядок рассаживания никогда не нарушался. Если собиралось много гостей, рассадить их по рангу, никого не обидев, было делом ответственным и нелегким.
Чем угощали гостей? Хотя рыба занимала центральное место в айнском рационе, немало было других, непривычных для чужестранцев блюд: из морских моллюсков и водорослей, клубней, кореньев лесных и тундровых растений. Это и супы, и всевозможные салаты, и вареные гарниры, и студни. Редкий обед обходился без черемши (кита), которую массами запасали впрок. Праздничным лакомством считались луковицы сараны, хохлатки и рябчика камчатского (черной лилии). Айны знали способ извлечения крахмала из клубневых растений, прежде всего из гигантской белой лилии. Женщины замешивали своеобразное тесто, из которого готовили лепешки и крендели. В одно из праздничных кушаний шла глина – особый вид беловатого цвета. Ее смешивали с ягодами, клубнями, нерпичьим жиром. Блюдо на посторонний взгляд непривлекательное. Но ведь с точки зрения айнов, должно быть, так же странно употреблять невкусный и к тому же вредный минерал – поваренную соль.
В древности айны Хоккайдо постоянно охотились на оленей и словом йук (олень) даже стали со временем называть всякую крупную лесную добычу, в том числе медведя. Но с изменением экологической и демографической ситуации в Айнумосири оленей и медведей становилось все меньше, мясо их появлялось на столе все реже. На Сахалине и Курилах айны хорошо освоили зверобойный промысел в море. Медвежатина же к ХХ в. стала в основном блюдом праздничным, ритуальным.
Что касается рыбы, ее айны употребляли во множестве и в самых разных видах: от сырой и свежезамороженной, из которой делали строганину, до запеченной на костре или вареной. Курильцам был знаком способ заквашивания рыбы в ямах, обкладываемых камнями и травой. Юколу, т. е. бессолую вяленую рыбу, иногда предварительно подкопченную на костре, они сдабривали нерпичьим жиром.
В целом об айнской кухне можно отозваться словами Б. Пилсудского: «Вообще питание айнов по сравнению с прочими сахалинскими инородцами более обильно, более разнообразно и более культурно». Отличает ее и сложный церемониал угощения, и сервировка стола, включающая разнообразную посуду, часть которой (резная из дерева) была национальной, а другая часть (керамическая, металлическая, лакированная) выменивалась у японцев, маньчжуров, китайцев.
Айны – единственная малая народность Дальнего Востока, у которой есть исконно национальный хмельной напиток. Уже в XVII-XVIII вв. они знали рис, получаемый от японцев, а раньше его заменяли просо, ячмень, гречиха. Сбраживая вареный рис, айны приготовляли саке, вид браги, который по отзывам путешественников, вкусен и крепок.
Л. Я. Штернберг писал: «...айну считают нужным пить до полного опьянения, и даже самые рассудительные и почтенные люди не только не считают это предосудительным, но, напротив, весьма богоугодным». Действительно, традиция гласит, что саке дано айнам от богов и, вознося им молитвы, следует жертвовать инау и саке. Таким образом, употреблению саке придавался ритуальный смысл. Отсюда, возможно, словосочетание камуи саке – «божественная брага», хотя его можно перевести и как «медвежья брага», поскольку медведя часто называли камуи, а саке пили на медвежьем празднике.
Относительно же пристрастия айнов к камуи саке нужна существенная оговорка. Ограничивающее правило гласило: «Ику поронно вен» (т. е. «пить много – дурно»). Пили айны главным образом на празднествах, частые же опойки решительно осуждались как в фольклоре, так и в жизни. На праздниках придавалось большое значение норме выпитого: на того, кто «перебрал», смотрели косо, а то и выпроваживали его с пира. Женщины воздерживались от пития, даже когда им настойчиво предлагалось, и остерегали от саке детей. Айны не особенно любили крепкие русские напитки водку, спирт, и старики осуждали тех, кто приучался к ним.
За столом, как, впрочем, и в любом другом месте, айны придавали большое значение этикету, умению поддерживать беседу, слушать собеседника и развлекать гостя. Впрочем, «за столом» — выражение явно неудачное, так как угощение раскладывалось на полу, на чистой, специально для этого выделяемой циновке.
у священного огня айны вершили семейные дела, решали задачи селения, общины, рода. Такие собрания проходили в доме родового старейшины. «...Беседы у очага, — писал об айнах знаток их культуры Н. А. Невский, — играют для подрастающего поколения роль школы где оно черпает все основные знания, необходимые для полноправного члена коллектива». Зимними вечерами дети жадно ловили каждое слово старшего, впитывая вековечную мудрость простых истин. А разговоры здесь шли размеренные, неторопливые: о минувшем сезоне путины, о видах на соболий промысел, о лучших собаках, о подвигах на охоте, о новостях из соседних селений. Там молодой охотник вышел на поединок с медведем и вонзил остро отточенное копье в сердце божественному зверю. В другом месте двое айнов решились на неслыханное дело: подплыв на лодке, атаковали сивучей в их родной стихии, где эти могучие животные очень опасны, и возвратились с добычей. В дальнем селении оруторо – на противоположном берегу – завелась болезнь, и шаманы, айнский и орокский, поспешили туда, чтобы сразиться с вен ояси – злым духом, мучающим людей. Вот еще печальная новость: с морского промысла не вернулись пять молодых мужчин...
Айны не любили болтовни, сплетен и пересудов, но высоко ценили дар слова, умение излагать мысли не только внятно, но и изящно. Рассказчика не перебивали, однако расспрашивали подробно, основательно. И новости быстро разносились по селениям, включая самые дальние, — всегда находились добровольцы, готовые отправиться в многодневный и трудный путь, чтобы сообщить сородичам важную весть.
Зима – это время, когда у айнов мало забот, особенно если семья хорошо потрудилась летом, был обильный ход лосося и на славу уродила тайга. Тогда можно передохнуть между охотой на нерпу во льдах, ловлей соболя в петли и подледным ужением рыбы. Зимой айн отправляется на нартах навестить родственников и друзей на юге или севере, западе или востоке. Но если на дворе сири вен (ненастная погода), если задул упун (буран) – не остается ничего другого, как сидеть у очага с трубкой во рту.
Когда иссякают новости и деловые разговоры, а время к полночи, к гашению огня, наступает момент, которого с замиранием сердца ждут дети, да, пожалуй, и взрослые. Тогда замолкают чернобородые мужчины, опытные охотники и воины, и слово берут старики, которым уже нечего сказать об охоте, зато они хранят в памяти бесчисленные предания седой старины. И, может статься, в который уже раз речь зайдет о загадочных карликах (тонци), или коропокгуру, что жили на Сахалине и Хоккайдо, воевали с айнами...
Это таинственное племя некогда возбуждало живейший интерес у исследователей. Но айны не меньше ученых любили порассуждать на тему, кто такие тонци, или коропокгуру, откуда взялись и куда исчезли. Что же касается приписываемой им ископаемой керамики, то по крайней мере часть ее принадлежит айнам или их предкам.
Да и не только она. Дзёмонцы Хоккайдо и Хонсю, несомненные предшественники айнов, оставили после себя высокохудожественные статуэтки – догу. На той же территории обнаружены уже упоминавшиеся культовые сооружения в виде каменных кругов впечатляющих размеров и форм. Айны средневековья строили внушительные оборонительные сооружения – цаси. Эти крепости, вернее, их руины создавали у открывателей впечатление о высокой цивилизации строителей. Японский топограф начала прошлого века Мамиа Риндзо, обнаружив на юге Сахалина остатки какого-то крепостного вала, решил, что до айнов на острове жил некий «культурный народ». Точно так же найденные в Японии «каменные круги» и «солнечные часы» породили сложные миграционные построения. Между тем раскопанная здесь керамика характерна для культуры дзёмон, что же касается догу, в них «отчетливо проступают некоторые айнские традиции». А в одном из захоронений каменных кругов Сюэн, на северо-востоке Хоккайдо, был раскопан скелет, на котором сохранились остатки одежды. «По мнению Коно Хиромити, — пишет Р. С. Васильевский, — она была похожа на айнскую «ацуси» — ткань, сделанную из волокон коры ильмы».
Короче говоря, господствовавшие в прошлом, да и сохраняющиеся по сю пору представления об айнах как о крайне примитивной народности не выдерживают фактов.
С другой стороны, как будто существуют основания причислять айнов к племенам крайне низкой ступени развития. Их даже считали каннибалами. М. М. Добротворский сообщал, ссылаясь на слова сахалинских аборигенов, что айны северо-востока Хоккайдо «тайком... от японцев в лесах и верховьях рек доселе жарят людей». Н. Кириллов писал: «Еще пять или шесть поколений назад в местности Тонкочи практиковалось людоедство». Ссылались на примитивность брачных отношений у «мохнатых» островитян, на пережитки у них матернитета, на собирательство, даже на набедренную повязку и отсутствие штанов.
Таким образом, мы видим еще один узел противоречий. Чтобы попытаться распутать его, полезно в первую очередь отрешиться от крайних оценок и укоренившихся взглядов. Скажем, более или менее понятно, что богатые дворцы, ломящиеся от сокровищ, каменные, «железные» или «золотые» замки, встречающиеся в айнских преданиях, — это вымысел. Вину за него следует разделить между гиперболической фантазией слагателей, передатчиков и интерпретаторов фольклора, с одной стороны, и субъективным его восприятием исследователями и переводчиками – с другой.
Обратимся к одному из сюжетов, зафиксированных Дж. Бэчелором. Однажды ночью «молодой владелец замка» проснулся: снизу его точно подтолкнул бог сновидений, сверху будто бы пристально глянул бог неба. Человек встал, надел шелковое платье, драгоценный меч, «золотую шляпу, золотой пояс». И вышел во двор.
Сейчас впервые замка, где вырос,
внешний вид я вижу
Горный замок! Как красив,
я этого не знал.
Перед нами возникает по меньшей мере образ каменного дворца. Но читаем дальше:
Давно поставленный частокол
стоит в беспорядке,
вновь поставленный частокол
стоит, высоко возвышаясь,
старый частокол,
как черная туча,
новый частокол,
как белое облако...
Итак, речь идет всего лишь о каком-то жилище, которое переводчик называет замком. Это цаси – дом вождя, обнесенный деревянным частоколом, Сказитель, воспевая национальные ценности, так сказать, «приподнимается на цыпочки», возвеличивая будничное. Переводчик же ставит буквальные европейские эквиваленты. Так, у айнов вообще не было слова, обозначающего золото, поэтому там, где появлялся эпитет «железный, металлический» (кани, заимствование из японского языка), европеец-фольклорист осмысливал контекст по-своему. Между тем под словом кани айны зачастую подразумевали не дороговизну, не драгоценность, а силу крепость – то главное, что отличает металл от прочих материалов. Впрочем, позже от японцев они заимствовали эпитеты «серебряный» и «золотой», но чаще золото и серебро в айнских преданиях и сказках появлялось по воле переводчиков.
Но и наоборот: ни пережитки материнского рода, ни архаичность брачных установлений, ни даже свидетельства о человеческих жертвоприношениях и каннибализме не могут расцениваться как доказательство низшего, «дикарского» уровня развития. Человеческие жертвы богу солнца регулярно приносили такие высокоразвитые народы, как майя и ацтеки. Людоедство процветало на архипелагах Океании; в то же время процесс социального расслоения привел там к образованию сложных социальных организмов во главе с великими вождями, или «королями».
О возделывании земли. Было невозможно заподозрить его существование у «дикарей» эбису. Поэтому предполагалось, что примитивное подсечно-огневое земледелие аборигенов Хоккайдо – заимствование у японцев. Но К. Киндаити обратил внимание на мифологический сюжет айнов: когда культурный герой Окикуруми спустился с небес в Айнумосири, он украдкой от богов принес пригоршню семян пийапа 42. Последнее слово соответствует японскому хиэ. В «Идзумо фудоки» находим, что это просо, хотя М. М. Добротворский переводит со ссылкой на японский словарь слово бияпа как «гречиха». Во всяком случае это культурный хлебный злак; как гласит предание, от принесенных Окикуруми семян он распространился по земле. Вряд ли подобный сюжет мог возникнуть у народа, не знакомого с возделыванием земли. Айны, писал Дж. Дж. Фрэзер, называют просо «божеством злаков» и до того, как съесть лепешки из него, обращаются к нему с молитвой. Почитая омелу, они «воображают, что это растение обладает способностью заставлять обильно плодоносить... Для этого листья омелы нарезают кусочками и, произведя над ними молитву, высевают с просом и семенами других злаков, а малую толику употребляют в пищу. Известно также, что бесплодные женщины ели омелу, чтобы забеременеть». Этот комплекс воззрений достаточно красноречив. Н. В. Кюнер полагал, что айнам было известно с древних времен разведение растений – еще до знакомства с японцами. Прежде они знали только ячмень, с XVIII в. возделывали просо, а всего выращивали «пять хлебных растений». У них были собственные орудия труда: плуг из кривого древесного сука, мотыга из верхних разветвлений оленьих рогов, заостренная раковина вместо серпа. Косвенно свидетельствует о том же и глубокая древность ритуала саке. Этот ритуал был описан японцами на Хоккайдо еще в 1583 г.
И все-таки под влиянием застарелого представления об айнах как крайне примитивном народе в исконность их земледелия верим с трудом. Даже зернотерки и песты, находимые на стоянках дзёмон, не считались прямым подтверждением, поскольку могли служить для растирания дикорастущих злаков. Но с помощью новейших методов исследователи установили, что население юго-запада Хоккайдо еще в раннем дзёмоне, почти шесть тысяч лет назад, обрабатывало землю и выращивало по крайней мере одну культуру – гречиху. Таким образом, Айнумосири можно внести в список древнейших очагов земледелия на планете. А если к этому добавить, что на Японском архипелаге уже в 8-м тысячелетии до н. э. появилась глиняная посуда, следует признать, что айны оказались наследниками высокой культуры.
Древние дзёмонцы оставили после себя целые горы кухонных остатков – так называемые «раковинные кучи», которые красноречиво свидетельствуют о роли моря в их жизни. Другой признак этой культуры – замечательная керамика с характерным орнаментом, наносившимся на сырую глину с помощью веревки. В период высшего развития это был криволинейный узор, состоящий из прихотливого переплетения завитков и спиралей. Японские археологи проследили эволюцию форм и орнаментального стиля керамики дзёмон и установили их непрерывную преемственность. В позднем дзёмоне гончарное производство достигает полного расцвета, встав в ряд мировых достижений искусства (изделия этого времени сравнивают со знаменитыми сосудами Крита и Центральной Америки), затем постепенно клонится к упадку, чтобы исчезнуть у айнов.
Но подчеркнем: как керамика, так и каменные орудия труда исчезли у айнов отнюдь не в глубокой древности. Японский антрополог И. Коганэи получил у старосты Шикотана, выходца с северокурильского острова Шумшу, подробную информацию о способе изготовления и обжига посуды из смеси глины и песка с добавлением травы ноканки. Этот староста «мог еще ясно указать, каким образом айны пользуются каменным топором», — пишет Д. Н. Позднеев. Была также зафиксирована бытовавшая в конце прошлого века пословица курильцев: «Пойнамукару ниусупе асинка сири тинка», т. е. «Рубить дерево каменным топором стоило больших трудов». Курильцы рассказали, что издавна выделывали из агата топоры и наконечники стрел, а глиняная посуда изготавливалась в основном двух видов: типа сковороды – таису и в форме тарелки — таисара. К краям сковороды были прикреплены ручки, в эти ручки продевалась веревка, чтобы подвешивать ее над очагом. То есть речь идет о типично дзёмонской посуде. Позднее, уже во времена развитого обмена с японцами, торговцы доставляли курильцам металлические горшки, повторявшие эту традиционную форму. Под влиянием контактов с южными соседями глиняная посуда и каменные орудия исчезали. Поскольку Курилы представляли собой дальнюю периферию Айнумосири, здесь древнейшее мастерство, доставшееся от предшественников, сохранилось дольше всего. На Сахалине исчезновению керамики могли способствовать связи с Приамурьем и Маньчжурией.
Но почему не получило дальнейшего развития земледелие, зародившееся у далеких предков айнов? И как в связи с исчезновением почти повсеместно в Аинумосири великолепной керамики оценить культуру aйнов? Kaк всегда остававшуюся примитивной, архаичной, которой случайные чужеродные заимствования так и не сообщили достаточного импульса развития? Как прежде высокоразвитую, а затем регрессировавшую? Или, наконец, возможен какой-то иной, третий вариант ответа?
Нельзя категорически утверждать, что все без исключения айны, воспринявшие от своих предшественников эпохи дзёмон культурный комплекс, вдруг почему-то забыли о земледелии. Бесспорно, на первом плане у них было рыболовство, морской зверобойный промысел и охота. Однако на юге Хоккайдо и на Хонсю, там, где человек когда-то давным-давно взрыхлил почву, бросил семена и снял первый урожай, — возможно, он никогда полностью не забрасывал земледелие, и то, с чем столкнулись первые исследователи, было не заимствованием от японцев, а остатками прежней, исконной агрикультуры. На Хонсю ранняя экспансия южных соседей и быстрая ассимиляция айнов затрудняют подтверждение этого предположения, на Хоккайдо же, на наш взгляд, дело может обстоять легче. Японские исследователи айнской территории Мацумаэского клана в начале XVIII в. обнаружили возделанные участки даже там, где влияния даймё и его вассалов не было, например в Кусиро, «восточных землях эдзосцев».
Технология обработки земли, посева, выращивания и сбора урожая у айнов существенно отличалась от соответствующего комплекса японцев. И эти различия сохранялись даже в середине ХХ в. Для японского огородничества характерно, например, тщательное формирование грядок – айны никаких грядок не делали. Туземцы Хоккайдо применяли хотя и примитивные, но оригинальные, явно не заимствованные орудия труда. Среди них особенно обращают внимание серп из раковины речного моллюска, а также ситтап – нечто среднее между мотыгой и палкой-копалкой. Тот факт, что ситтап использовался и для добывания дикоросов, лишний раз указывает на местную эволюцию собирательских занятий, приведшую к появлению земледелия.
Земледелие айнов, пока существовало их традиционное общество, носило подсобный характер, не подрывая присваивающего хозяйства. «Фактически даже те айны, которые практиковали земледелие, — отмечает Х. Ватанабе, — жили в мелких селениях, рассеянных по местам, выбранным для традиционных промыслов, точно так же, как айны-неземледельцы, жившие далее в глубь острова».
Мы склонны предполагать, что земледелие в Айнумосири появилось самостоятельно, чему способствовало два фактора: благоприятные природно-климатические условия и давняя оседлость рыболовецкого населения. Оседлость в сочетании с многовековым опытом собирательства дикоросов вполне могли привести к зарождению начал земледелия.
Но со временем айны, теснимые южными пришельцами, оказывались вне наиболее благоприятных, привычных им земледельческих зон. Попадая в новую, суровую обстановку, они были вынуждены жертвовать древним земледельческим занятием – оно становилось нерентабельным и вытеснялось более продуктивными отраслями, например морским зверобойным промыслом. Впрочем, такая переспециализация проходила, видимо, и без перемещения в пространстве. В V-VII вв. на северо-востоке Азии наступило сильное похолодание, нанесшее удар по земледельческим культурам Хоккайдо и даже Северного Хонсю. Часть земледельцев должна была отойти на юг, часть – отдать предпочтение присваивающим промыслам, как бы сделав шаг назад.
Но ни это, ни исчезновение гончарства отнюдь не означают регресса культуры. Ибо охотничье-рыболовецкое хозяйство тоже иерархично в своем развитии•. Более того, давно отмечено, что ряд оседлых рыболовов и охотников достигли более высоких форм социальной организации и культуры, нежели некоторые земледельцы тропиков. Иные экологические условия, не позволяя получать жизненно необходимый продукт с возделанной земли, взамен открывали новые, не менее богатые возможности. В. М. Массон, характеризуя своеобразие развития жителей Северотихоокеанского бассейна, отмечал, что дары моря служили надежной основой прогресса, рыболовство и собирательство давали высокий экономический эффект; оседлый же быт и обеспеченность продуктами питания способствовали росту благосостояния, расцвету искусств. В результате «творческая энергия, поиск и инициатива, наблюдаемые здесь на материалах древних культур, порою не намного уступают достижениям, наблюдаемым в поясе оседло-земледельческих культур».
Пока айнам было куда отступать, пока в «тылу» Айнумосири еще оставались относительно свободные экологические участки, пусть с существенно иными условиями, — оснований говорить о каком-либо регрессе очень мало. Может быть, напротив, освоение этих новых зон, ответы на «вызов природы» обогащали, укрепляли и развивали культуру.
Регресс наступил значительно позже, когда айны достигли «последней черты», оказавшись воистину меж двух огней: натиском японского капитализма, отягченнога жестокими формами феодального угнетения, и развитием капитализма российского, усугубленного режимом каторжной колонии.
Выводы об уровне культуры айнов чаще всего делались из прямых этнографических, а нередко и совершенно дилетантских наблюдений как раз в тот период, когда они уже пребывали в катастрофически бедственном положении.
«Первобытные», «примитивные», «дикари» — так часто писали об айнах в многочисленных путевых заметках, статьях и корреспонденциях, как, впрочем, и в научных работах XIX – начала ХХ в. Между тем термин «первобытный дикарь» неприменим даже к самым Отсталым из исторически известных народов. Со времен первобытности, соответствующей каменному веку, миновали тысячелетия. Могли ли с тех далеких времен какие-либо человеческие коллективы сохраниться, не развиваясь? даже если у них зафиксировано употребление каменных орудий труда или иных глубоко архаичных форм культуры? Жизнь – всегда развитие, не развиваться – значит погибнуть. Совсем другой вопрос – о путях (и соответственно темпах) развития. Ибо есть культуры чрезвычайно динамичные, в нарастающем темпе развивающие производительные силы, технологию, преобразующие ресурсы биосферы. Это культуры, которые некогда освоили производящее хозяйство, а затем испытали и промышленный переворот. Но есть и другой путь: культуры эволюционируют плавно и замедленно, без сколько-нибудь ощутимого в короткие исторические отрезки ускорения, не требуя все больших пространств, все большего количества сырья, все большего натиска на природу. «Они зачастую напоминали, — пишет о традиционных обществах и их культурах В. Б. Иорданский, — еще не распустившуюся почку, и заложенные в них идеи не получали воплощения в крупных литературных работах или в величественных сооружениях».
Однако культурное совершенствование есть и здесь, хотя реализуется оно в иных формах – в развитии промысловых знаний и навыков, мифологии и фольклоре, декоративно-прикладном искусстве, духовно-этической сфере. И подчас эти достижения поразительны. Таковы, к примеру, нормы общежития или общения с природой у ряда северных и сибирских народов.
Долгое время неубедительно объяснялись причины вымирания малочисленных народностей, столкнувшихся с европейской цивилизацией. Делался вывод о нежизнеспособности этих племен, их если не биологической, то социальной «неполноценности», примитивности. Конечно, наиболее крайние из подобных точек зрения отвергались прогрессивными учеными нашей страны задолго до революции. Но и в советский период сохранялась инерция неверных подходов к культурам малых народов, когда под предлогом борьбы с пережитками «темного прошлого» («темного» во многом именно потому, что оно осталось непонятым) необратимо разрушались ценные элементы национального. И не случайно уже в наше время ученые с тревогой пишут: «Нередко современная хозяйственная деятельность вступает в противоречие с традиционным укладом жизни, этнокультуры. Современное противопоставляется веками сложившемуся, огульно объявляется патриархальным, устаревшим, а значит, подлежащим сносу... Поэтому на современном этапе в рамках экологии культуры необходимо не только расширить исследования, выработать новые методологические и методические подходы, но и объединить такие направления и такие дисциплины, которые сегодня разделены и разобщены ведомственными барьерами, бытующими в сфере культуры».
Корни культуры любого народа уходят в глубокую древность. Так разве сибирские и дальневосточные народы все это колоссально длительное время только и делали, что вымирали? Но как тогда им удалось дожить до XX в., и не только дожить, но и обогатить человечество массой знаний, умений, изобретений, полезных предметов, произведений искусства?
Очевидно, до поры до времени они не вымирали, и причины вымирания лежат вне сферы их этнических культур. Не зря в России этот процесс в общем и целом совпал с эпохой капитализма.
Было развитие, было восхождение от глубокой архаики, первобытности к родовому строю, к его разложению и формированию сложных, прогрессивных социальных организмов. Все это – до столкновения с иными общественными формами, с культурой индустриального типа, с цивилизацией, с народами, численно во много раз превосходившими, оснащенными техническими средствами; с иными отношениями, основанными на товарообмене и власти денег...
К этой встрече народы традиционных культур были совершенно не готовы. Она оказалась разрушительной для их уклада, социальных отношений. Отсюда – регресс, деградация, вымирание.